Михаил Ахманов - Пятая скрижаль Кинара [=Принц вечности]

– Не облетит и за два. Но я не отдавал им тех земель; земли нужно еще взять. И удержать!

– Но ты отдал карту! Драгоценную карту, где мир представлен в истинной своей соразмерности! И даже не взял с них слова, что этот чертеж не срисуют и возвратят тебе, если договор не состоится!

– Если срисуют, я буду доволен, - сказал Дженнак. - Для того он и предназначался.

Чичен-те но-Ханома Цевара глядел на него в горестном изумлении, воздев руки к небесам, откинув голову и приподняв брови.

– Не понимаю тебя, светлый тар! Не понимаю! Дома Коатля и Мейтассы получили сокровище, не пообещав ничего… Теперь у них есть карта и нет обязательств! Что же помешает им взять отданное тобой, а заодно и Святую Землю, и храм, который они разберут по камешку? Что помешает разыскивать книгу ложных пророчеств? И начать войну?

– Ты прав, тревожась о храме - ведь захватить его легко, труднее удержать. Чтобы удержать святилище, Цолан и всю Юкату, надо сражаться, биться на суше и на море, а это - война! Большая война! Однако нельзя воевать и осваивать новые земли; топором рубят щит либо дерево для корабля, но не то и другое разом. А чтоб поднять два топора, не хватит сил. Понимаешь?

– Понимаю, - с унылым видом протянул Чичен-те. - Но за топоры можно взяться поочередно: сперва разбить одиссарский щит, а потом нарубить деревьев в одиссарских лесах. Что ты на это скажешь?

– Скажу, что после такой войны не останется ни топоров, ни рук, чтоб их поднять. Ни в Коатле и Мейтассе, ни в Одиссаре и Арсолане!

– И в Юкате тоже, - мрачно добавил халач-виник. - Верно сказано: не сдобровать мышам, попавшим меж двух сцепившихся ягуаров! - Он снова потер свой огромный плоский лоб, вздохнул и вдруг, привстав на цыпочки, прошептал в ухо Дженнаку: - Кстати, о топорах, мой светлый господин… Вернее о топориках, какими рубятся тасситы… Будь осторожен с этим Оро'мингой; говорят, он свирепый воин, не ведает жалости и владеет топором лучше всех в Мейтассе. А еще говорят…

– Говорят? - прервал халач-виника Дженнак. - Кто говорит?

Смуглые щеки Чичен-те порозовели; казалось, он пребывает в затруднении, всем сердцем желая помочь благородному гостю и, в то же время, не рискуя открыть источник своей информации. Наконец, решившись, он пересчитал браслеты на обеих руках и смущенно буркнул:

– Сестра рассказывала… моя прекрасная умная Ице… тассит расхвастался перед ней… - Он потупился и снова начал звенеть браслетами. - Только ты не подумай, господин мой, что я подкладываю сестру светлорожденным, чтобы вызнать их секреты… Ице свободна, и делает, что пожелает… Ты ведь знаешь, таков наш обычай… Ты ведь был у нас, гостил у покойного моего родителя, когда Ице еще на свет не появилась, а сам я не умел написать даже священных имен Шестерых… Ты знаешь, что в Юкате женщине дозволено иметь трех законных супругов, а коль их нет, то может она предаваться любви со всяким, кто мил ее сердцу… И еще ты знаешь, что кроме сердца у женщины есть язык, и временами его так трудно сдержать… Вот Ице и делится со мной… Кому еще поверить ей всякие тайны и секреты, как не брату и правителю Цолана? Но о тебе она не сказала ни слова, клянусь!

Дженнак расхохотался.

– Пусть говорит! На ложе я не хвастаюсь своими подвигами, а шепчу женщинам нежные слова.

Чичен-те почтительно сложил руки перед грудью.

– Ты ведь не Оро'минга, мой светлый тар, тебе не нужно хвастать перед женщиной, о твоих подвигах и так поют песни по всей Эйпонне. Ты великий наком, ты ягуар среди воинов, ты мудр и предусмотрителен, как кецаль, и ты благороден и щедр, как подобает владыке. Однако…

– Однако? - Дженнак приподнял бровь.

– Однако должен сказать, что в атлийском порту Кинапе стоят лагерем шесть тысяч тасситских воинов, отанчи и кодауты на бурых быках… Еще там собрано тридцать больших галер, с парой метателей и с сотней гребцов на каждой. Галеры, разумеется, атлийские… и доплыть от Кинапе до Цолана можно за пару дней.

Теперь брови Дженнака сошлись у переносья и выгнулись, напоминая птичьи крылья. Он хмыкнул, отставил недопитую чашу с вином и машинально коснулся виска; лицо его сделалось озабоченным.

– А кто тебе это сказал - про воинов и галеры? Тоже умница Ице?

– Мои шпионы, господин, мои верные шпионы. Видишь ли, в Цолане нет боевых кораблей и всего восемь сотен воинов - даже не воинов, а так, стражей, не приученных биться с настоящим противником. Конечно, мы живем в Святой Земле и храним нейтралитет, но я предпочитаю поглядывать за спину и по сторонам. Цолан мне дорог, а Великий Храм еще дороже! Ведь он возведен моими предками, лицезревшими самих богов!

– Не беспокойся за его судьбу, - сказал Дженнак, касаясь плеча правителя. - Не тревожься! - Он протянул руку к пестрому знаку мира и медленно, раздельно произнес: - Клянусь сетанной своей и этим святым символом: пока я жив, каждый из Вещих Камней будет лежать на положенном месте!

– Храни тебя боги, светлый тар! А что случится через сто лет, когда ты умрешь?

– Я не собираюсь в Чак Мооль так скоро.

Кивком попрощавшись с Чичен-те, он начал медленно кружить по залу мимо массивных серых колонн, не читая высеченных в камне надписей, а лишь разглядывая прикрепленные к медным кольцам знаки. Их было много, из ткани, шкурок, металла, раковин и перламутровых пластин, но более всего - из перьев; ведь Эйпонна, в определенном смысле, являлась землей птиц, и перья тут служили украшением и материалом для священных символов.

Вскоре Дженнаку удалось разыскать знаки всех Великих Домов и прочих стран, далеких и близких, лежавших на морском берегу, в горах или на равнинах, существовавщих по сю пору или канувших в небытие. Он разглядел знак Сеннама, бычью голову на фоне голубого кружка, сплетенного из перьев; рядом сиял золотой арсоланский диск, будто паривший в воздухе на двух сине-зеленых крыльях кецаля, а за ним расходились на четыре стороны лезвия атлийской секиры, обрамленные перьями ворона. Сам ворон тут тоже был - тасситский ворон, вырезанный из дерева и прикрепленный к белой перевязи, точно такой, как висевший на шее Оро'минги; и были его соперники, одиссарские сокола, сизый чультун и белоперый хасс, распростершие крылья над алой рассветной зарей. Еще встретились Дженнаку грозный Тайонел, чей лик был выткан на шерсти цвета дубовой листвы, и другой тайонельский символ, герб правителей - серебряный волк с оскаленными клыками, что прятался в серый мех подкладки словно в лесную чащу. За ним сверкала ступенчатая нефритовая пирамида с бирюзовым навершием, знак Юкаты; светилась перламутровая пальма под изогнувшейся волной, герб Кайбы, самого крупного из кейтабских островов; темнел обсидиановый морской тапир Пайэрта; на фоне желтого шелка трепетал зеленый лист какао, символ процветания Рениги - его выложили из пуха попугая, укрепив на месте черенка крупный изумруд. Все языки, все страны и владыки были здесь, ибо каждый мог подвесить свой символ к медному кольцу и тем признать то или иное соглашение - а, признав, исполнять, пока договор сулил выгоду. Пожалуй, не считая дикарей из Р'Рарды и северных лесов, тут отсутствовал лишь знак Чанко, но кто мог поручиться, что чанкиты вообще знают о символах, договорах, советах и союзах и прочих сложностях внешнего мира? Они были сами по себе и казались моллюском, скрывшимся в раковине гор и таившем внутри то ли драгоценную жемчужину, то ли смертоносный яд. Странные люди, загадочные! Но, быть может, только они и выживут, если в Эйпонне воцарится хаос. Они да желтокожие туванну, обитатели Вечных Льдов…